Человечеству свойственно пугать себя самыми разными вещами. Есть среди них, кажется, вечные — угроза массового голода, убийственных эпидемий, уничтожающих все живое войн. Есть и относительно новые: глобальное потепление, исчерпание ресурсов планеты. Время от времени в этот список включается угроза всеобщей потери работы из-за тотальной автоматизации и роботизации производства. Впрочем, избавление от тяжкого труда пугает не всех: «вкалывают роботы, счастлив человек!». Как бы то ни было, тема прогрессирующей автоматизации, грозящей выбросить с рынка труда десятки миллионов бухгалтеров, водителей, заводских рабочий и проч., в последние десятилетия очень популярна. Она побуждает одних влиятельных игроков (капиталистов) продумывать, как ускорить автоматизацию, а других (политиков) — как притормозить и/или скомпенсировать ее. Молодой западный социолог Аарон Бенанав в своей свежей, 2020 года, книге критически анализирует дискурс автоматизации. Этот дискурс основан на четырех ключевых предположениях: что трудящихся уже лишают рабочих мест все более совершенные машины; что мы постепенно переходим к обществу, в котором почти вся работа будет выполняться не людьми, а роботами; что автоматизация и роботизация обернутся сущим кошмаром для трудящихся; что единственным спасением от этого кошмара является введение всеобщего базового дохода (ВБД).
Автор считает нынешнюю популярность темы автоматизации следствием реального и затяжного дефицита рабочих мест на планете. Однако причины этого дефицита, полагает он, совсем не в росте автоматизации и распространении роботов. Все гораздо хуже! Вслед за экономистом Робертом Бреннером Бенанав указывает, что начиная с 1970-х годов темпы роста мировой экономики постоянно замедляются. В результате созданные в 1940-60-х годах беспрецедентные индустриальные мощности оказываются недозагружены. На протяжении длительного периода мы живем в стагнации, механизм промышленного роста уничтожен, но никаких альтернатив ему так и не было обнаружено. Рост сектора услуг ситуацию не спасает, так как этот сектор включает в основном низкопроизводительные отрасли. «Вместе с замедлением экономического роста происходит и замедление темпов создания рабочих мест». Именно этот фактор, а вовсе не автоматизация, угнетает глобальный спрос на труд. Вокруг нас — «не мир сверкающих новых автоматизированных фабрик и играющих в пинг-понг роботов для массовых потребителей, а мир рушащейся инфраструктуры, мир переживших деиндустриализацию городов, обездоленного младшего медперсонала и получающих мизерную зарплату специалистов по продажам, а заодно и огромный объем финансиализированного капитала, которому остается все меньше мест для собственного инвестирования».
Все попытки правительств оживить стагнирующие экономики в течение последнего полувека провалились — ни политика низких ставок, ни политика жесткой экономии не помогли. К коронавирусному кризису мировая экономика подошла в очень плохой форме. «Государства, компании и домохозяйства благодаря сверхнизким процентным ставкам набрали рекордные объемы долга. Это делалось не для того, чтобы инвестировать в наше цифровое будущее… Совсем наоборот: компании закладывали свои активы, чтобы расплатиться с акционерами, тогда как небогатые домохозяйства брали кредиты, чтобы свести концы с концами». Коронакризис, предсказывает социолог, только «ускорит давно уже разворачивающиеся тенденции к нарастанию экономической нестабильности и неравенства». Дискурс автоматизации в таких обстоятельствах оказывается «утопическим ответом нашему антиутопическому миру». Он периодически возникает на протяжении последних 200 лет в моменты, когда рынок труда перестает соответствовать объему наличной рабочей силы. Ситуация «слишком мало рабочих мест для слишком большого количества людей» регулярно рождает в капиталистических обществах дискурс автоматизации. Но спрос на труд падает не из-за технологических инноваций, а из-за углубляющейся экономической стагнации. Низкий спрос проявляется в разных формах: выход из рецессий чаще всего происходит без создания новых рабочих мест; растет неполная занятость; падает охват трудящихся профсоюзами; рост зарплат все больше искажается в пользу «верхнего 1%» — получателей самых высоких доходов.
Хронический дефицит спроса на труд опасен еще и политически: «атомизация, усиливаемая нестабильностью занятости и неравенством, приводит к тому, что люди становятся восприимчивыми к призывам экономического национализма». Но это иллюзорный путь; есть ли, однако, реальные? Например, кейнсианство — увеличение госрасходов с целью поддержки экономической активности? Этот метод на протяжении многих десятилетий используют правительства даже самого неолиберального толка, но… Эффекта он не дает — вопреки гигантскому накоплению долгов темпы экономического роста продолжают падать. Компании с радостью занимают по низким ставкам, но не инвестируют, а вместо этого участвуют в слияниях и поглощениях. Зачем им инвестировать в новые производственные мощности, если даже существующие — избыточны? В этой ситуации становится вполне понятной давно идущая в развитых, а теперь уже и в развивающихся странах деиндустриализация. У новых расширенных кредитов, которые государства выделяют экономике в ситуации коронакризиса, та же судьба: им также не удастся спровоцировать новую волну накопления капитала. А «в отсутствие оживления экономического роста государства, как только пандемия кончится, вероятно, будут вновь внедрять политику жесткой экономии». Это бег по кругу, из которого не видно выхода.
На протяжении многих лет множеству трудящихся достается исчезающе малая доля плодов экономического роста, усиливается неравенство, и сдерживать его хотя бы частично можно только с помощью перераспределительных программ. Одной из них скоро станет ВБД, но он «будет поддерживать на плаву мир масштабного неравенства, а не поможет его низвергнуть». И все-таки мы «можем создать мир изобилия даже без полной или почти полной автоматизации производства»! Однако для этого потребуется не административное вмешательство со стороны правительств, — ведь «мир плохо оплачиваемых работников будет и дальше приниматься или даже приветствоваться элитами», — а движение, борьба самих трудящихся. Серьезные изменения в социальной политике всегда осуществлялись только под серьезным давлением снизу! Выход из затянувшейся стагнации Бенанав связывает с перспективой «отказа масс трудящихся соглашаться с хроническим падением спроса на их труд и связанным с этим явлением увеличением экономического неравенства». Если движение сопротивления заглохнет, правящие элиты откупятся от людей труда небольшим повышением социальных расходов в виде ВБД. Но это не решение, а его видимость. «Нам следует бороться не за это скромное социальное завоевание, а за то, чтобы сделать первый шаг в мир постдефицита», — утверждает автор. Или, иными словами, в посттрудовое царство свободы, предсказанное еще Марксом.