После скандального ухода с госслужбы российский политтехнолог и политконсультант Глеб Павловский принялся писать книги, и эта, самая первая, оказалась написана в переломный момент: завершалась эпоха «тандемократии», выходили из моды лозунги «модернизации и инноваций» времен Дмитрия Медведева, начинался новый президентский срок Владимира Путина. Формировался обновленный стиль управляющей команды, которая через несколько лет вмешается в политический кризис на Украине, воссоединит Россию с Крымом и надолго ввергнет страну в лобовое противостояние с Западом. Павловский описывает ключевые особенности этого стиля, тесно связанные с опытом и неудачами одной довольно небольшой группы людей. Эта группа вывела страну из гибельных «лихих девяностых», обеспечила «золотой век» нулевых, а затем отказалась уходить от власти, прочно идентифицировав её с собой, а себя — с нею. В чем же секрет этой власти и почему её можно считать «гениальной»? Прежде всего, она «видит себя уникальной, не наилучшей, конечно, но несравненной — нам не с кем себя сравнить!» Этой власти, как ей кажется, «заведомо все по плечу. Мы уверены, что всякая цель достижима силами данной команды, стареющей и всеми давно нелюбимой… Зато мы не старимся в личном воображении».
Первый признак такой «гениальной власти» — её некомпетентность вкупе с суперамбициозностью. «Считая себя ультракомпетентной, власть пренебрегает простой управленческой компетентностью». Она «всегда готова проявить компетентность в вещах, о существовании которых еще вчера не знала. Отсюда её кадровый застой: импровизатора заменить некому, его опыт уникален». Она с энтузиазмом ищет небывалых проектов, отбирая их негласно случайным образом и обеспечивая путем «смелого маневра ресурсами», поощряя растраты. Это власть прогрессоров, считающих себя всем, а общество — ничем. Общество же в непрерывном изумлении молчит, в силах лишь комментировать прошлые действия гениальной власти. «Общество не возбуждает нас, не доставляет нужных гормонов. Поскольку нас не заводят, мы возбуждаемся от собственных проектов. Общественные реакции сохраняют только смысл индикаторов — по ним мы угадываем, на какие гадости против государства готовы те, кто ест у него из рук». Путину, кроме Махатмы Ганди, и поговорить было не с кем — но это касается не столько лидеров других стран, сколько граждан собственной. «У такой власти в принципе нет партнера, нет достойного собеседника… Власть иногда навещает Общественную палату, как приют для даунов».
Меньше всего гениальная власть стремится к нормальной жизни. «Мы привыкли к рутине чрезвычайных обстоятельств, к заурядности катастроф. Ставя задачи, мы их заостряем до провокаций: “либо цель будет достигнута — либо России не быть!”» Ибо страна воспринимается как всецело отсталая, несовременная, и это дает власти мандат на любые меры по её изменению. «Двадцать лет непрерывно страну реформирует Кремль, скрытно подменяя курс и цели, но вечно оставаясь хранителем компаса. Центр изумительных инноваций среди опасного и неблагодарного населения». Такому населению ни в коем случае нельзя доверять возможность выбирать себе власть. «Рокировка» 2011 года между Медведевым и Путиным показала: «из тандема вылупилась идея команды как династийного механизма обмена талантами в правящей группе. Передача должности из рук в руки по кругу гарантирует, что и гениальная власть вечно пребудет с нами!». В чем, собственно, и состоит её главная цель.
Важным достижением Путина стало «социальное государство» и потребительское общество: благодаря этому «Россия — страна, где некоторые потребляют много, оставляя миллионам потреблять мало, зато равномерно и гарантированно». Гарантом этой возможности в отсутствие институтов является только власть, чем и пользуется: «российское “ручное управление” управляет не процессами, а людьми, получая выгоду от того, что неуправляемый хаос их ослабляет. Власть рулит заслонками допуска в вип-зоны порядка, обостряя страх их потерять». Целью такого управления является не порядок, а лояльность. Откуда же постоянный страх — все боятся всего и за страховкой бегут к власти, потому что больше не к кому? Источник такого парадокса Павловский видит в самой ситуации 1991 г., когда неожиданно для всех было упразднено одно государство (советское) и возникло другое (РФ). Это была настоящая катастрофа, пусть и с одобрения мирового сообщества. «Заходя в катастрофическое поле дальше, власть обрастала прерогативами последнего защитника. Мы полюбили это русское минное поле, где чувствуем себя защищеннее, — после ряда катастроф мы обрели к ним привычку».
Население нелояльно к избранной им же самим власти, и она поэтому пребывает в вечном беспокойстве. «Власть-охранитель боится конфликтов, ссылаясь на опыт русского прошлого. Конфликты мы гасим или забалтываем, а силу власти бросаем против самого конфликта, а не в защиту его сторон». Любой конфликт превращается в борьбу «государства» с мнимо «антигосударственной» стороной, что сверхприбыльно для тех, кто удачнее замаскировался под «государство». Так и получается, что «власть ненавидит конфликты, но ей чертовски выгодно их подавлять или «предупреждать». Возник бизнес манипуляции угрозами, создания ложных повесток дня». Такое государство нельзя назвать сильным, ведь оно манипулируемо на всех уровнях, вплоть до высшего, считает автор. Что же будет при возникновении реальной угрозы? Ведь управляемый властью катастрофизм строился на основе относительно стабильной и растущей мировой торговли сырьем, так нужной всем большим игрокам в эпоху глобализации. «Роль каркаса стабильности играл потребительский вихрь Миллениума с его невероятной, избыточной тратой ресурсов. Мировой запрос на ресурсы защищал Россию». Однако после кризиса 2008-2009 гг. ландшафт стал меняться, американский «момент однополярности» минул, стабильность затрещала по всем швам. На её месте «возникает по-новому рискованный мир». А при появлении настоящей реальной угрозы «такая система немобилизуема… При попытке собраться в боевую машину такая Россия сложится, а её институты испарятся… Мобилизация, все равно боевая или политическая, приведет к состоянию моментального коллапса власти».