Ученик Пьера Бурдье, французский социолог Кристоф Шарль посвятил свою научную карьеру социальной истории французской культуры. Применяя исследовательский метод своего учителя, Шарль стал автором многочисленных работ, вскрывающих механизмы создания, функционирования и приращения символического капитала игроков поля французской и европейской культуры. Сборник его статей, озаглавленный «Интеллектуалы во Франции», посвящен специфическому и очень интересному социальному явлению — слою политически активных игроков культурного и образовательного полей, на протяжении столетия оказывавших значительное влияние на французскую политику. Этот слой, получивший название «интеллектуалы» и не имеющий аналогов за пределами Франции (как нет аналогов русской «интеллигенции» за пределами России), по мнению Шарля, обязан своим рождением знаменитому «делу Дрейфуса». Этот громкий политический скандал разделил в конце XIX века страну на два враждующих лагеря. До Дрейфуса университетские профессора, литературные критики, писатели и драматурги не пользовались каким-либо политическим влиянием — а после и в результате него такое влияние не только сформировалось, но и удержалось вплоть до конца XX века. К «интеллектуалам», сыгравшим большую роль во французской политике, относятся писатели Эмиль Золя и Анатоль Франс, философ Жан-Поль Сартр и др. Как же и почему им это удалось?
Рождение «интеллектуалов», считает автор, стало возможным благодаря росту плюралистичности французских элит после разгрома во франко-прусской войне 1870 г. и прихода Третьей республики на смену империи Наполеона III. Расширилось число каналов рекрутирования в элиту, стала более равной конкуренция между разными формами капитала, дающими допуск наверх. Старые формы капитала (экономический и/или социальный) оставались в привилегированном положении, но и новые (капитал культурный и/или политический) получили значительное развитие. Произошел «переход от относительно единого (в социальном смысле) правящего класса к господствующему классу, опирающемуся на более широкую сеть рекрутирования» в среде буржуазии и высшего среднего класса. Этот переход шел на фоне более общего социального процесса — индустриализации и развития капитализма, способствовавшего формированию новых социальных групп и слоев. В идеологическом смысле этот процесс обеспечивался республиканскими — демократическими и меритократическими — идеалами. Мощный толчок этому процессу дало «дело Дрейфуса», в ходе которого «множество людей умственного труда обрело новую идентичность в коллективном протесте, направленном против существующих социальных элит». Контрмобилизация «антидрейфусаров» и их идейных наследников тоже пошла — под флагом «некоего нового элитизма, предполагавшего сплочение разных фракций господствующего класса вокруг идеи французской идентичности, которую надлежало построить заново».
Дело Дрейфуса, полагает Шарль, «получило столь широкий резонанс, потому что оно затрагивало судьбу сложившегося к тому времени политико-административного баланса сил». Настаивать на исправлении несправедливости, допущенной по отношению к Дрейфусу, значило «ставить под вопросу всю практику компромиссов и полумер», которой придерживались консервативные республиканцы после падения Парижской коммуны. Особенно сильны были позиции консерваторов в армии и юстиции. Именно их злоупотребления и махинации стремились разоблачить молодые университетские профессора и их студенты, требовавшие возродить первоначальные республиканские меритократические идеалы, скомпрометированные нотаблями и их наследниками. Одной из причин их активизации стали неутешительные результаты образовательной реформы, давшей толчок расширению образованного слоя, но явно недостаточный и замедленный, не соответствующий потребностям быстро менявшегося французского общества. «Дрейфусары», по сути, выдвигали требование создания «открытой элиты». Ему противостояли «антидрейфусары» как приверженцы «замкнутой элиты» — генералы, высшие судьи и чиновники, а также буржуа, обеспокоенные подъемом социалистического и анархического движения. Радикальное движение «антидрейфусаров» поставило под вопрос «сами основы республиканского режима», ценности свободы и справедливости, возложив на них вину за ослабление Франции по сравнению с другими державами — недемократическими и нереспубликанскими. Так социальный и политический конфликт приобрел форму идеологического размежевания и столкновения двух образов Франции — свободной и открытой, с одной стороны, закрытой и националистической — с другой.
Кроме профессоров, важным источником формирования «интеллектуалов» стали деятели литературы. Рост образования, расширение грамотности, революция в коммуникациях и печатном деле создали во второй половине XIX века огромные возможности для расширения слоя писателей, драматургов и критиков. Этот слой, однако, уже через пару десятков лет столкнулся с кризисом литературного перепроизводства и в основном влачил жалкое существование. Сверхконцентрация этого слоя в Париже усиливала внутреннюю конкуренцию, шла буквально война за выживание. «Возникали трудности, толкавшие наиболее сознательных искать новых ролей в демократических структурах», экономическая нестабильность стимулировала литераторов создавать новые движения и идеологии. Не имея возможности, в отличие от врачей и юристов, стать частью буржуазии, литераторы нашли себе новое место — «пролетариев умственного труда», то есть интеллектуалов, связанных с пролетариатом. Образованные слои вступили в союз с народом, и «партия интеллектуалов времен дела Дрейфуса стала кузницей кадров для формирования левых партий». Благодаря этому спорадическому союзу «интеллектуалы, принадлежавшие к подчиненному полюсу в пространстве свободных профессий, обретали возможность политически господствовать, не вступая в союз с теми, кто господствовал в политике».
Как же стало возможным слияние профессоров и литераторов в общую группу «интеллектуалов»? «Вследствие централизации интеллектуальной жизни во Франции наблюдалась гораздо большая близость, и даже взаимодействие, между университетским полем и литературным полем». В результате сформировалась фигура интеллектуала, совмещающая в одном человеке атрибуты обоих полей: претензии на научность (атрибут университетского поля) и свободу критики (присущую писателям), нравственное влияние на публику (студентов) и способность создавать общественное мнение (через газету — многие писатели были одновременно газетными колумнистами и критиками). Восприимчивость французских политиков к влиянию интеллектуалов, их стремление добиться одобрения интеллектуалов автор относит на счет такой особенности национальной истории, как длительное противостояние между светской и церковной властями. В XVII в. во Франции победила контрреформация, и борьба с авторитетом католической церкви стала насущной потребностью светской власти, будь то монархическая или республиканская, на несколько столетий. Десакрализация власти при республиканском режиме еще больше подталкивала политиков к поиску поддержки со стороны литературных авторитетов, «ведь литератор или ученый — вот та единственная элита, которая не зависит от всеобщего голосования». Наконец, сыграл свою роль и дисбаланс между политической силой и организационной слабостью рабочего движения (вплоть до 1930-х годов): «эта нестыковка дала французским интеллектуалам, начиная с времен дела Дрейфуса, беспрецедентно широкое поле действий».