Выдающийся британский социолог Джон Урри уже вошел в историю своей дисциплины как зачинщик «мобильного переворота». Цель «Социологии за пределами обществ», написанной им в 1999 г., — предложить «манифест социологии, изучающей различные виды мобильности людей, образов, информации и отходов, а также сложные взаимосвязи между ними и социальные последствия этих разных типов мобильности». Неолиберальный «турбокапитализм» и глобализация 1990-х годов резко расширили международные обмены во всех направлениях и на всех уровнях. Скачкообразно выросла мобильность денег и бизнесменов, работников и иммигрантов, информации и отходов, культур и идей. Межгосударственные границы стали гораздо более проницаемыми, а Евросоюз — надгосударственное объединение прежде враждовавших стран — стал рекламировать себя как модель будущего мироустройства. Появились глобальные индустрии моды, развлечений, искусства, а с ними — и целая прослойка новых космополитов. Адаптация государственных институтов к новым условиям шла медленно и не слишком эффективно, что породило массу прогнозов о близящемся упадке и даже крахе государства как такового. Ему на смену якобы должны были прийти города-государства, регионы и транснациональные корпорации.
Социология тем временем оказалась перед вызовом: как теперь изучать общество, границы которого резко раздвинулись, а форма стала гибкой и текучей? Манифест Урри — одна из первых попыток ответить на этот вызов. Констатируя, что разнообразные виды мобильности преобразуют исторически сложившийся предмет социологии — общество в рамках национального государства, ученый предлагает признать наступление «постсоциетальной» стадии развития человечества. «Развитие различных глобальных “сетей и потоков” подрывает эндогенные социальные структуры», они теряют способность воспроизводить себя в неизменном виде. «Национальные» силы утрачивают возможность «усмирять, контролировать и регулировать мощные сети и потоки, пересекающие их проницаемые границы. Так возникает «социология за пределами обществ». В фокусе её внимания оказываются «те различные мобильности, которые посредством множественности чувственных данных, воображаемых путешествий, движения образов и информации, виртуального и физического перемещения» превращают социальное в мобильное и ставят под вопрос социальную управляемость в её прежнем виде. Если прежде социология сосредоточивалась на передвижении людей из сел в города (процессы урбанизации) и на вертикальной социальной мобильности, то теперь мобильность превращается, по сути, в горизонтальную и всеохватную.
Урри интересны интенсивные «потоки людей как внутри, так и, главное, за пределами территории каждого общества, а также то, как эти потоки могут соотноситься с различными желаниями людей — со стремлением получить работу, жилье, доступ к какому-то виду досуга, исповедовать ту или иную веру, выстроить семейные отношения, найти убежище». Понятие сообщества, чрезвычайно важное для социологии, возможно, «следует заменить понятием жилища и проживания, многие формы которых предполагают различные виды мобильности». Осмыслить такие мобильности, признает автор, сразу не удастся, поэтому для начала можно активно использовать метафоры — движения, сетей и потоков. В перспективе же он считает возможным возникновение «глобального гражданского общества», складыванию которого способствуют разнообразные формы мобильности. Таким образом, социология мобильностей со временем может преобразиться в социологию глобального общества. Правда, до этого еще далеко. Первоочередная задача — покончить с игнорированием мобильности людей, характерным для социологии, переосмыслить социальное с учетом «множества мобильностей, новых пространств и темпоральности». Затем следует распространить концепции человеческой мобильности «на мобильность других объектов — идей, образов, технологий, денег, отходов».
Рассуждая о новой социологии и новом мире в целом, автор вслед за Зигмунтом Бауманом противопоставляет подходы «лесников» и «садовников». Садовник растит сад собственными руками, лесник же ограничивает свое вмешательство общим регулированием. Бауман утверждал, что исторически государство-садовник пришло на смену государству-лесничему. Урри же полагает, что «метафора лесничества в отличие от садовничества лучше подходит для описания современных общественных тенденций». Во-первых, сами гражданские общества становятся в высокой степени мобильными, так что «садовнику» за ними просто уже не угнаться. В качестве примера рассматривается явление «автомобильности», коренным образом изменившее социальную жизнь стран Запада. Во-вторых, «социальные неравенства часто носят пространственный характер, возникая вследствие крайне неравномерного доступа к различным видам мобильности». Попытки национальных государств изменить / смягчить / предотвратить последствия распространения различных видов мобильности, включая те, которые носят однозначно пагубный характер (скажем, контрабанду наркотиков или бесконтрольное движение отходов), чаще всего оказываются запоздалыми и неэффективными. Да и сами государства теперь различаются по степени своей способности контролировать мобильности.
Новый тип государственного регулирования, характерный для эпохи мобильности, связан с компьютеризацией, новыми методами сбора, обработки и распространения информации. «Государства все больше завладевают особыми информационными потоками, в частности базами данных». Одновременно растет прозрачность государственной сферы и требования граждан к власти обеспечить доступ к данным о её собственной работе. «Проводится все больше исследований и опросов. Культура опросов сама стала частью сдвига в природе государств», трансформирующихся из садовников — в лесников. Этому способствует медиатизация, позволяющая вскрывать факты сбоев в системе регулирования и предъявлять их публике.
Моделью здесь, по мнению автора, может стать Евросоюз, который сам не обладает значительным бюджетом, но выступает в качестве правового, экономического и социального регулятора для входящих в него государств... Картина столь же прекрасная, сколь и оторванная от реальной жизни, которую мы с вами сегодня наблюдаем! Brexit, произошедший спустя 17 лет после выхода книги британского социолога, показал, что благотворность международного регулирования, как и готовность народов принимать его, сильно преувеличена. О том же говорит крах системы безопасности в Европе и в сфере стратегических вооружений США — Россия. А закат эпохи глобализации, который мы теперь переживаем, ставит под вопрос целесообразность «мобильного переворота» в социологии, провозглашенного Урри. Возможно, актуальнее теперь вести речь о социологии формирующихся мировых макрорегионов (назад к Оруэллу с его тремя мировыми государствами) или даже о социологии деглобализации и «новых темных веков»?